Читать книгу - "Полина [современная орфография] - Жорж Санд"

— Я очень стараюсь, а все-таки дурна в этой роли. Когда играю в дурной комедии, помогу хорошенько войти в положение лица. Ты помнишь, как мы, играя с Мелидором, который прехладнокровно рассказывал самые страстные вещи, всегда старались отворачиваться от него, чтобы не захохотать. И с Монжене точно так же: когда ты тут, и мои взгляд встречается с твоим — я готова расхохотаться; для печального вида я должна подумать о несчастье Полины, и это приводит меня в театральное положение, но тяжко, потому что сердце мое раздирается. Я не знала, что труднее играть комедию в свете, нежели на сцене.

— Я помогу тебе, — сказал Лавалле. — Ты одна не сорвешь с него маски. Предоставь мне атаковать его и взять приступом без вреда для тебя.

Однажды Лоренция играла Гермиону в Андромахе. Давно уже публика ждала ее в этой пьесе. Может быть, она изучила роль превосходно, или многочисленная и блестящая публика придала ей новые силы, или она имела нужду излить в это превосходное творение все силу и искусство, которые неприятно тратила с Монжене в последние две недели, только она превзошла себя и имела такой успех, какого еще никогда не имела.

Монжене искал Лоренцию не за гений, а за ее репутацию. Когда Лоренция уставала, и публика казалась к ней холодной, он засыпал спокойнее при мысли, что может не успеть в своем предприятии. Но когда ее вызывали и бросали ей венки, он не спал и проводил ночи в обдумывании планов соблазна.

В тот вечер он был в театре, в ложе близ сцены с Полиной, г-жой С** и Лавалле. Он был так взволнован восторженными рукоплесканиями, раздававшимися перед прекрасной Гермионой, что вовсе не замечал присутствия Полины. Два или три раза он задевал ее локтями (ложи там очень узки), когда принимался с жаром хлопать. Он желал, чтобы Лоренция его заметила, услышала его хлопанье в шуме целой залы, а когда Полина жаловалась, что его хлопанье мешает ей слышать последние слова каждой реплики, он грубо сказал:

— Зачем вам слышать? Ведь вы этого понимать не можете.

В некоторые минуты, несмотря на свои дипломатические привычки, Монжене не мог скрыть своего грубого презрения к несчастной девушке. Он не любил ее, хотя она была хороша и достойна любви, и досадовал на доверчивую самоуверенность провинциалки, которая воображала, что затмевает перед ним великую актрису. Он также устал, утомился своей ролью. Как бы зол ни был человек, он не может делать зла с наслаждением. Если не раскаяние, то стыд часто отнимает все средства у злобы.

Полина чувствовала, что слабеет, и молчала, но через минуту сказала, что не может сносить жара, встала и вышла. Добрая г-жа С**, душевно о ней жалевшая, повела ее в уборную Лоренции, где Полина упала на софу без чувств. Пока г-жа С** и служанка распускали ей корсет и старались привести ее в чувство, Монжене, не думая о зле, которое ей сделал, продолжал восхищаться и аплодировать актрисе.

По окончании акта Лавалле завладел г-н Монжене и, изобразив самое искреннее лицо, сказал ему:

— Никогда еще Лоренция не была так изумительна, как сегодня! Ее голос и взор отличались блеском, какого я не видывал. Это меня беспокоит.

— Почему же? — спросил Лавалле. — Разве вы боитесь, что это происходит от лихорадки?

— Разумеется, это лихорадочная сила, — отвечал Лавалле. — Я знаю дело. Знаю, что женщина нежная и страждущая, как Лоренция, не достигает таких эффектов без вредного возбуждения. Бьюсь об заклад, что Лоренция лежит без чувств весь антракт. Так всегда бывает с женщинами, у которых вся сила происходит от страсти.

— Пойдем к ней! — сказал Монжене, подымаясь.

— О нет! — прервал Лавалле, сажая его на место с торжественностью, над которою сам внутренне смеялся. — Этим мы не успокоим ее чувств.

— Что вы хотите сказать? — вскричал Монжене.

— Ровно ничего, — отвечал актер с видом человека, изменившего самому себе.

Такая комедия продолжалась во все время антракта. Монжене был недоверчив, но не был проницателен. В нем было слишком много самоуверенности, и он не мог заметить, что над ним смеются. Притом же он вступил в неравную борьбу, и Лавалле говорил себе: «Ага! Ты вздумал тягаться с актером, который в продолжение пятидесяти лет заставлял публику смеяться и плакать, не вынимая даже руки из карманов! Увидишь!..»

К концу спектакля Монжене потерял голову. Лавалле ни разу не сказал ему, что он любим, но тысячу раз намекнул, что его обожают. Едва Монжене открыто поверил, как Лавалле начал его разуверять с такой искусной неловкостью, что, обманутый более и более, он убеждался в своей мысли.

Во время пятого акта Лавалле пошел к г-же С**.

— Отвезите Полину домой, — сказал он. — Возьмите с собой служанку, и пришлите ее сюда не ранее, как через четверть часа после окончания спектакля. Надо устроить свидание Монжене с Лоренцией наедине в ее уборной. Время пришло; теперь он наш. Я спрячусь за трюмо и не оставлю вашу дочь ни на минуту. Поезжайте, и положитесь во всем на меня.

Все пошло, как Лавалле задумал, а случай еще более помог ему. Лоренция возвратилась в уборную, опираясь на руку Монжене, и, никого не видя (Лавалле спрятался за костюмы, прикрытые занавеской, и за зеркало), спросила, где ее мать и подруга. Капельдинер[9], проходивший по коридору, отвечал на ее вопрос, что принуждены были увезти девицу Д**, с которой сделались конвульсии (и это, по несчастью, была сущая правда). Лоренция вовсе не знала о сцене, приготовленной ее другом Лавалле, но забыла бы ее, узнав такую печальную новость. Сердце ее сжалось, и при мысли о страданиях подруги, соединенной с усталостью и душевным волнением, она бросилась в кресла и зарыдала.

Дерзкий Монжене, почитая себя обладателем и мучителен обеих приятельниц, потерял свое благоразумие и решился на объяснение самое беспорядочное и хладнокровно-страстное. Он клялся, что любил только Лоренцию, что только она может удержать его от самоубийства или от поступка худшего — от самоубийства нравственного, от женитьбы с досады. Он всячески старался излечиться от страсти, по его мнению, несчастной: он бросился в свет, в искусства, в критику, в уединение, но ничто не помогало. Полина прекрасна и могла бы ему понравиться, но он чувствовал к ней только холодное уважение, потому что всегда видел возле нее Лоренцию. Он знает, что им пренебрегают, и от отчаяния, не желая больше обманывать Полину и быть причиной ее бедствий, решается навсегда удалиться!.. Объявив о своей покорной решимости, он осмелился схватить руку Лоренции,